История создания романа «Чума

Наконец-то у меня дошли руки написать об этом романе. На его чтение у меня ушло три замечательных дня (7-9 или 8-10 января), два из которых я переживал самое настоящее внутреннее потрясение, переворот. Камю с первой же книги стал для меня одним из величайших писателей. В "Чуме" много того, что хочется цитировать, перечитывать, обдумывать снова и снова. Выскажу некоторые мысли, которые возникли у меня по поводу данной книги.

Роман написан в форме хроники, повествующей о приходе в алжирский город Оран (кстати, реально существующий) смертельной болезни, в которой через некоторое время врачи распознают чуму. За то время, пока в городе царит эпидемия, меняется настроение попавших в карантин людей и меняется общая атмосфера, царящая в городе. Изменения, происходящие на протяжении всей болезни, анализируются повествователем очень подробно. Одновременно с этим на центральный план выходит несколько персонажей, несколько частных историй. Первый - доктор Бернар Риэ, делающий всё возможное, чтобы победить эпидемию. Второй - Гран, странный человек, который на протяжении всего романа пишет книгу, состоящую из одной фразы, которую он то и дело доводит до совершенства. Третий - не менее странный - Тарру, приезжий, постоянно заносящий в дневник свои наблюдения и тоже до последнего борющийся против чумы. Четвёртый - журналист Рамбер, парижанин, приехавший писать статью о проблемах арабской части населения Орана. Но случилось так, что город стал для него тюрьмой, из которой невозможно выбраться. А между тем, в Париже его ждёт жена. Пятый - Коттар, тёмная личность, единственный человек, который доволен происходящей эпидемией, поскольку ему - в силу его рода деятельности - чума идёт только на руку. Кроме них, в романе присутствуют эпизодические персонажи, выписанные не столь подробно, но, тем не менее, достаточно ярко. И вот столь, казалось бы, разных людей связывает болезнь. Теперь они все - её пленники. Хотя многие их них понимают это далеко не сразу.

Эпидемия, пришедшая в город, меняет привычный его уклад, меняет жителей, ставя их в ситуацию пограничного состояния, то есть в ситуацию экзистенциального страха и тревоги перед физическим "ничто" (небытием, смертью), когда, согласно философии экзистенциализма, открывается подлинное существование, и люди становятся самими собой. Каждый из них ощущает страх смерти, одиночество. Кто-то из жителей, подобно доктору Риэ и Рамберу, оказывается разлучён с любимым человеком (из всех возможных средств связи остаётся только телеграф), и состояние таких людей подробно анализируется. Анализируется и поведение людей, живущих в семье, а также поведение парочек, для чьих чувств чума становится настоящим испытанием, устраивающим смертельную проверку. Чума, казалось бы, уравнивающая всех перед лицом смерти, на самом деле увеличивает разрыв между богатыми, которые в условиях повышенных цен могут позволить себе всё, и бедных, которым денег не хватает даже на пропитание. При этом даже самые неимущие люди, не имея порой денег на хлеб, тратят их на развлечения вроде кино (причём, на протяжении всей болезни кинотеатры вынуждены показывать одни и те же фильмы), вечерних танцев и кафе, где подают алкоголь. За счёт этого они убивают время, которое течёт теперь, как им кажется, очень медленно.

Пришедшую в город чуму Бернар Риэ сравнивает с войнами и стихийными бедствиями, так как они тоже изменяют привычную жизнь людей. Параллель чумы с войной подчёркивается по ходу книги несколько раз. В связи с этим возникает вопрос: что же такое чума? Получается ведь, что это некий символ, а раз так, то что же Камю имеет в виду?

Как уже было сказано чуть выше, в книге отчётливо проведена параллель между чумой и войной. И действительно: в начале эпидемии жители Орана как бы не замечают её: она не касается их напрямую. Сообщения о произошедших в отдалённых кварталах смертях воспринимаются с безразличием. Никто не знает, есть ли какое-нибудь отклонение от нормы, ведь неизвестно, сколько людей обычно умирает за сутки. И только со временем, когда кривая смертности начинает ползти вверх, к людям приходит осознание страшного. Так же, мне кажется, дело обстоит и с войной, и с любым стихийным бедствием: мы осознаём их со всей силой только тогда, когда они стучатся к нам в дверь. Поэтому чуму можно рассматривать как символ войны и некоего стихийного социального бедствия

Однако война не единственное значение символа. В конце книги отчётливо проводится новая параллель. На сей раз между чумой и смертной казнью, а если выйти за её пределы, то между чумой и вообще смертоубийством одного человека другим. Однако к смертной казни я вернусь несколько позже, когда буду говорить о гуманизме Камю и о влиянии на Камю творчества Достоевского. Поэтому я вновь обращаюсь к символу. Из этого самого смертоубийства отходят другие смыслы. В том числе, фашизм (на связь чумы и фашизма указывал сам Камю, хотя в тексте такой смысл никак, на мой взгляд, не заявлен), а также метафизический уровень, на котором чума сопоставляется с мировым злом (основания для такого рода сопоставления я укажу несколько позже, и да простит меня возможный читатель за некотую несвязность данного изложения).

Итак, чума - многозначный символ, значение которого, беря начало в эпидемии, войне и социальном бедствии, постепенно разрастается до метафического значения зла, мирового зла. Разобравшись с чумой, перейду теперь к другим смысловым линиям романа.

Один из важнейших смыслов романа - вопрос о гуманизме, а также добре и зле. Решение этого вопроса проходит через ряд ситуаций, происходящих с героями романа. Журналист Рамбер, отчаянно желающий вырваться из города, приходит к доктору Бернару Риэ с просьбой в виде исключения выписать справку о том, что он здоров и может покинуть пределы карантина. На это Риэ замечает, что не может ручаться, что тот не подхватит чумной микроб за тот промежуток времени, что пройдёт между выдачей справки и уходом журналиста из города. То есть, существует опасность, что чума через Рамбера сможет попасть в Париж и уничтожить уйму людей. Таким образом, Риэ ставится автором в ситуацию выбора: поступить гуманно, по-человечески, отпустить Рамбера к жене (у самого доктора жена тоже находится за пределами города, а потому как человек он прекрасно понимает журналиста) или же, несмотря ни на что, проявить твёрдость и отказать. Риэ, который, согласно своим убеждениям, не может допустить, чтобы случилась смерть даже одного человека, выбирает второй вариант, и Рамбер начинает упрекать его в бесчеловечности, в отсутствии гуманизма. Разве, вопрошает Рамбер, истинный гуманизм не признаёт ценностью счастье каждой отдельной личности. Риэ соглашается с ним, но говорит, что, несмотря на это, он не может выпустить журналиста, что есть, получается, нечто большее, чем счастье отдельной личности. При этом он приводит ему свои доводы. Это какая-то абстракция, заявляет Рамбер. Риэ соглашается, и говорит, что сама чума кажется ему абстракцией. И если для победы над чумой нужно самому стать абстракцией, то он, Риэ, готов это сделать.

Между тем, в городе формируются добровольные ополчения для борьбы с чумой. Инициатором является Тарру, который внезапно решил стать на борьбу с эпидемией. Риэ, Гран, а позже и Рамбер (с его личностью здесь связан отдельный смысловой пласт) вступают в добровольческий отряд по борьбе с эпидемией. И дальнейшее развитие вопрос о гуманизме получает в одной из сцен, когда Тарру и Рамбер работают в зачумлённом квартале. Здесь кем-то из героев (если не ошибаюсь, Тарру) высказывается замечание, что, проявляя добрые действия, люди иногда способствуют распространению болезни. Таким образом, добро и человечность - в традиционном их понимании - могут приносить зло. Добрыми намерениями бывает иногда вымощена дорога в ад.

Но если добро в привычном его понимании иногда приводит к ужасным последствиям, к трагедии, смерти, злу, то что такое настоящее добро и есть ли оно вообще? Какова альтернатива традиционному гуманизму? Посмотрим, как решает Камю эти вопросы в своём романе.

У доктора Бернара Риэ есть пациент, старик-астматик, который периодически упоминается на протяжении всего романа. Однажды Тарру просит доктора взять его с собой, к этому пациенту. После осмотра Тарру и Риэ выходят на террасу, откуда видно море. И здесь Тарру, для которого доктор стал близким другом, вдруг рассказывает ему историю своей жизни. И история эта граничит с тем, что в английском и французском языке обозначается словом confession (исповедь). Однажды, когда Тарру было 17 лет, его отец, прокурор, взял его на процесс, надеясь, что на сына он произведёт впечатление, и тот захочет продолжать дело отца. На процессе отец действительно на высоте. Он произносит блестящую речь против обвиняемого и просит для него смертной казни. Тарру во время процесса восхищается отцом, однако всё его внимание приковывает обвиняемый. От него у юноши остаётся одно-единственное впечатление: он кажется таким живым, что сама мысль о смертной казни для этого человека для Тарру является неприемлимой. Она противна ему. Настолько, что он не может спать, есть и постоянно думает о смертной казни. В итоге он заявляет отцу, что уходит из дома. Тарру решает раз и навсегда покончить с этим ужасным явлением, создав общество, где не было бы смертной казни и смертоубийств. Он становится профессиональным революционером, чтобы бороться со старым, отжившим, бесчеловечным строем. Однако ради этой борьбы он поступается своими же принципами, допуская отдельные смерти ради всеобщего блага в дальнейшем. Вскоре к нему приходит понимание абсурдности такой борьбы. Зло не искоренить, если бороться с ним методами самого зла. Он оставляет революционную борьбу и задаётся вопросами, которые сформулированы выше.

Доведя рассказ до этого места, Тарру признаётся Бернару, что он только недавно нашёл ответ. И помогла ему в этом чума.

Тарру излагает доктору свою гипотезу. По его мнению, люди делятся на 2 (возможно, 3, не очень хорошо помню это место) категории: на тех, кто угнетает, убивает и на тех, кто терпит лишения. Истинный гуманизм, говорит Тарру, состоит в том, чтобы встать на сторону тех, кто терпит лишение. Только это является единственно правильным решением и в этом смысл человеческой жизни. Идея Тарру находит отражение в сюжетной линии Рамбера. Пытаясь вырваться из города, журналист параллельно наблюдает за действиями доктора Риэ. Когда Рамбер получает возможность нелегально покинуть зону карантина, то за несколько часов до отъезда приходит к доктору Риэ. Риэ искренне говорит, что не держит на Рамбера зла, что он имеет вполне справедливое право на личное счастье. Но Рамбер, всегда считавший себя чужаком в Оране, вдруг заявляет, что чума сблизила всех и что это - его борьба тоже. Он отказывается покидать город и ставит на карту своё личное счастье ради того, чтобы встать на сторону терпящих лишение и бороться.

Таким образом, истинный гуманизм, по Камю, есть не счастье каждой отдельной личности, а борьба на стороне тех, кто терпит лишение. Борьба против смерти и зла. В XX веке традиционное понимание гуманизма рушится. Появляется осознание, что идеи гуманизма, главная цель которых - счастье для всех и каждого, способны привести к социальному злу разрушительных масштабов. И это со всей наглядностью показали советские и фашисткие проекты по созданию нового человека. Надо заметить, что Камю писал свою книгу на протяжении с 1937г. (первые наброски сюжета) до 1947г. То есть большая часть времени создания романа приходится на период страшных лет Второй Мировой Войны

И напоследок мне хочется отметить ещё одну вещь - влияние на Камю творчества Достоевского. В романе "Чума" есть две важные отсылки к нему. Во-первых, это отсылка к роману "Братья Карамазовы" и образу Алёши, который заявляет, что он отказывается принимать Бога, допускающего, чтобы пролилась хотя бы капля крови младенца. В "Чуме" эта отсылка связана с эпизодом, где от болезни в муках умирает сын префекта Орана. Эта сцена производит впечатление на всех, даже на Риэ, который за время эпидемии повидал немало детских смертей. Но больше всего впечатления она производит на епископа, который пишет после неё проповедь. К сожалению, мне не удалось понять, насколько соответствует содержание этой проповеди идеям самого Камю (есть подозрение, что не очень-то уж и соответствует, но зачем тогда вводить текст проповеди в роман - ведь это фактически декларация, спора с которой в романе нет). Во-вторых, в романе присутствует отсылка на роман Достоевского "Идиот" и на образ князя Мышкина. Исповедь Тарру очень похожа на монолог князя Мышкина о смертной казни, который тот произносит в гостиной Епанчиных. Совершенно отчётлив, мне кажется, тот факт, что на становление образа чумы повлияло творчество Достоевского.

Мне хотелось бы упомянуть здесь и о категории абсурда, но уже поздно, а потому я оставлю это рассуждение, возможно, на следующий раз. Я уже начал рассуждать о ней в данном тексте, однако рассуждения эти убрал, дабы не остались бессмысленно торчащие куски текста. Надо заметить, что всё, о чём я писал последние три часа является лишь частью смыслового пласта романа. Эта маленькая книга (примерно 210 стр.) содержит в себе такой мощный заряд, какой не содержат порой и гораздо более объёмные тексты. Это роман-переворот, роман-философия, великий роман. И если я, подобно Куросаве, буду говорить, какой писатель наиболее правдиво писал о человеческом существовании, то назову пока что двух: Чехов и Камю, который стал для меня настоящим открытием

Введение

История создания романа «Чума»

2. «Чума» как роман об абсурде

Символический образ чумы в романе

Заключение

Литература

Введение

С давних лет культура Франции была щедра на «моралистов» - сочинителей особого склада, успешно подвизавшихся в пограничье философии и словесности как таковой. Собственно французское moraliste, судя по толковым словарям, лишь одним из своих значений, и отнюдь не первым, совпадает с русским «моралист» - назидательный нравоучитель, проповедник добродетели. Прежде всего, это слово как раз и подразумевает соединение в одном лице мастера пера и мыслителя, обсуждающего в своих книгах загадки человеческой природы с остроумной прямотой, подобно Монтеню в XVI, Паскалю и Ларошфуко в XVII, Вольтеру, Дидро, Руссо в XVIII вв.

Франция XX столетия выдвинула очередное созвездие таких моралистов: Сент-Экзюпери, Мальро, Сартр… Среди первых в ряду этих громких имен должен быть по праву назван и Альберт Камю. Когда зимой 1960 г. он погиб в дорожной катастрофе, Сартр, с которым они сперва были близки, а потом круто разошлись, в прощальной заметке о Камю так очертил его облик и место в духовной жизни на Западе: «Камю представлял в нашем веке - и в споре против текущей истории - сегодняшнего наследника стариной породы тех моралистов, чьё творчество являет собой, вероятно, наиболее самобытную линию во французской литературе. Его упорный гуманизм, узкий и чистый, суровый и чувственный, вел сомнительную в своём исходе битву против сокрушительных и уродливых веяний эпохи. И тем не менее упрямством своих «нет» он - наперекор макиавеллистам, наперекор золотому тельцу делячества - укреплял в её сердце нравственные устои». Точности ради стоит только оговорить, что сказанное тогда Сартром справедливо относится к Камю зрелых лет. Камю, каким он был не всегда, а каким стал, в конце концов, придя очень и очень издалека - совсем от других отправных рубежей.

1. История создания романа «Чума»

«С точки зрения нового классицизма, - записывает Камю незадолго до окончания работы над романом о чуме, как бы пытаясь скрепить воедино эстетическую и философские концепции произведения, - "Чуму", пожалуй, можно считать первым опытом изображения коллективной страсти». Работа над этим произведением, начавшаяся в 1938 году, но особенно интенсивно протекавшая сразу после завершения «Мифа о Сизифе» (февраль 1941 года), была закончена на рубеже 1946-1947 годов, причем романист, обостренно переживая сложности создания романа, чуть было вообще не отказался от его публикации. Осенью 1946 года в «Записных книжках» появляется характерная запись, отражавшая глубокие сомнения писателя и его смутное предчувствие творческой удачи: «"Чума". Никогда в жизни я не испытывал подобного чувства провала. Я даже не уверен, что дойду до конца. И все же иногда...».

Работа над «Чумой» продвигалась чрезвычайно трудно и медленно. Произведение вбирало в себя плоды серьезных изменений в мировоззренческой позиции писателя, предопределившихся трагическими событиями европейской истории 1939-1945 годов, оно отражало напряженные эстетические искания романиста, тесно связанные, как мы убедились в предыдущем разделе, с внутренней логикой развития его философской мысли. Творческая история «Чумы», романа, повсеместно воспринимавшегося как хроника «европейского сопротивления нацизму», добавим - и всякому тоталитаризму, является своеобразной летописью духовной эволюции его автора.

Первые заметки к роману относятся к 1938 году, когда после провала «Счастливой смерти» писатель полностью погружается в разработку новых замыслов. В «Записных книжках» имеется развернутый прозаический набросок о трудной любви двух молодых бедных людей. В мире нищеты и изнуряющей работы, в мире лишений и страданий, где «нет места любви», любовь, вопреки всему абсурду существования, способна крепко соединить двух людей в «зачарованной пустыне» счастья, «какое испытывает человек, видящий, что жизнь оправдывает его ожидания». В «Чуме» этот фрагмент почти без изменения войдет в трогательную исповедь Жозефа Грана, скромного чиновника мэрии, мужественно исполняющего свой долг в общей борьбе с губительной эпидемией, а в недолгие часы досуга бьющегося над первой фразой романа, которой должен оправдать его в глазах Жанны, покинувшей мужа из-за того, что он «не сумел поддержать ее в убеждении, что она любима». Любовь, таким образом, изначально становится антиподом чумы, ее действенная сила укрепляет волю человека к сопротивлению злу.

Сентябрь 1939 года ввергает Европу в холодные сумерки страшной войны, заставшей многих - как подлинное стихийное бедствие - врасплох. Камю хочет пойти добровольцем, но военно-медицинская комиссия признает его к службе негодным. В «Записных книжках» появляется несколько романизированный отклик на это обследование: «Но этот малыш очень болен, - сказал лейтенант. - Мы не можем его взять...». Серия дневниковых размышлений Камю, относящихся к тревожной осени 1939 года, свидетельствует, что абсурд человеческого существования, до сих пор имевший в сознании писателя преимущественно метафизическое измерение, стал обретать отчетливые социальные контуры. Война зримо воплотила абсурд истории: «Разразилась война. Где война? Где, кроме сводок новостей, которым приходится верить, да плакатов, которые приходится читать, искать проявления этого абсурдного события?.. Люди стремятся поверить в нее. Ищут ее лицо, но она прячется от нас. Вокруг царит жизнь с ее великолепными лицами». Уже 7 сентября ощущение внезапности наступившей беды дополняется первыми робкими попытками нащупать истинные мотивы абсурда истории, причем уже тогда социальные факторы разразившейся катастрофы не мыслятся молодым писателем в отрыве от личной ответственности: «Люди все хотели понять, где война - и что в ней гнусного. И вот они замечают, что знают, где она, что она в них самих, что она в этой неловкости, в этой необходимости выбирать, которая заставляет их идти на фронт и при этом терзаться, что не хватило духу остаться дома, или оставаться дома и при этом терзаться, что они не пошли на смерть вместе с другими. Вот она, она здесь, а мы искали ее в синем небе и в равнодушии окружающего мира. Она в страшном одиночестве того, кто сражается, и того, кто остается в тылу, в позорном отчаянии, охватившем всех, и в нравственном падении, которое со временем проступает на лицах. Наступило царствие зверей». Осознанию личной ответственности сопутствует в этих размышлениях Камю опыт определения призвания человека и художника в трудные годы воцарения зла: «Стремление отгородиться - от глупости ли, от жестокости его африканскому «происхождению» Оран становится для Камю образом европейского города.

2. «Чума» как роман об абсурде

В Оране писатель сталкивается с яркими образами никчемности человеческого существования. Первой оранской записью 1941 года была зарисовка «старика-кошкоплюя», бросающего из окна второго этажа клочки бумаг, чтобы привлечь кошек: «Потом он на них плюет. Когда плевок попадает в одну из кошек, старик смеется».

В апреле 1941 года в «Записных книжках» впервые возникает образ чумы: «Чума, или Происшествие (роман)». Сразу за этой записью идет развернутый план произведения под заголовком «Чума-избавительница», в котором намечается ряд ведущих образов, тем, сюжетных ходов романа: «Счастливый город. Люди живут каждый по-своему. Чума ставит всех на одну доску. И все равно все умирают... Философ пишет там "антологию незначительных поступков". Ведет, в этом свете, дневник чумы. (Другой дневник - в патетическом свете. Преподаватель греческого и латыни...) ...Черный гнои, сочащийся из язв, убивает веру в молодом священнике... Однако находится господин, не расстающийся со своими привычками... Он умирает, глядя в свою тарелку, при полном параде... Один мужчина видит на лице любимой следы чумы... Он борется с собой. По верх все-таки одерживает тело. Его обуревает отвращение. Он хватает ее за руку... тащит... по главной улице. Он бросает ее в сточную канаву... Напоследок берет слово самый ничтожный персонаж. "В каком-то смысле, - говорит он, - это бич Божий"».

Как мы уже сказали, этот фрагмент относится к апрелю 1941 года - до полного завершения работы над романом оставалось больше пяти лет. Нельзя не заметить, что в основных структурных моментах первоначальная концепция романа, даже претерпев значительные смысловые и эстетические изменения, осталась неизменной.

«Антология незначительных поступков» войдет в дневники Жана Тарру, включенные доктором Бернаром Риэ в свою хронику чумы. Образ преподавателя греческого и латыни Стефана, ведущего «патетический дневник» бедствия, исчезнет, по-видимому, из-за чересчур личного характера мучающих его переживаний. Его место займет образ журналиста Рамбера, чувствующего себя «посторонним» в зачумленном городе. Образ молодого священника, теряющего во время чумы веру, найдет окончательное воплощение в образе отца Панлу, ученого иезуита, разъясняющего оранцам в своих проповедях смысл ниспосланного на них бедствия («бич Божий»). Господин, не расстающийся со своими привычками, - это следователь Отон, непоколебимая чопорность которого преобразится, однако, со смертью сына. Безумный порыв мужчины, бросающего в сточную канаву любимую, охваченную губительным недугом, найдет отражение в образе Коттара, человека с темным прошлым, которого чума освободила от преследований полиции: с окончанием эпидемии он примется стрелять в невинных людей.

Первая редакция романа была завершена в январе 1943 года. По просьбе Ж. Полана, ознакомившегося с рукописью Камю, отрывок из нее под названием «Затворники чумы» (один из вариантов первой главы второй части романа) был передан для публикации известному издателю Ж. Лескюру, задумавшему возродить свободолюбивые традиции «Нувель Ревю франсез» в условиях Оккупации. Вставшая в оппозицию нацистскому режиму интеллигенция вынашивала планы создания своего рода «Анти-Нувель Ревю Франсез». Собранная Ж. Лескюром солидная антология «Французский удел», вышедшая в свет летом 1943 года в Швейцарии, была одним из первых серьезных свидетельств интеллектуальной оппозиции французских писателей. В написанном Лескюром предисловии отмечалось: «Вот уже целые месяцы казалось, что всякий голос Франции обречен на молчание». Однако многие поняли, что следует возвысить голос, и эта антология, продолжал Ж. Лескюр, объединяет содружество писателей, возникшее «вокруг свободы и человека». В самом деле, сборник «Французский удел» собрал под своей обложкой писателей самых разных направлений и убеждений: Л. Арагон и П. Валери, П. Элюар и Р. Кепо, Ж.-П. Сартр и Ф. Мориак, П. Клодель и А. Камю. Их объединила тревога за судьбу Франции и вера в необходимость возрождения попранного достоинства человека.

Фрагмент «Затворники чумы» был посвящен теме разлуки, очень созвучной переживаниям многих французов, по воле захватчиков оказавшихся вдали от близких. Важно, по мысли Камю, что столь интимное чувство, как разлука с любимым, стало всеобщим переживанием. Чума в его произведении, как и продолжавшаяся война, объединила людей в страдании. Законченный вариант «Чумы» не удовлетворил Камю. Не удовлетворил, по-видимому, именно абсурдной равнозначностью изображенных жизненных позиций, явно не соответствовавшей крепнущим в его сознании идеям бунта. В первой редакции романа, даже в самом заголовке - «Чума - освободительница», преобладали нигилистические мотивы философии абсурда. На это указывает и один из первых литературных источников «Чумы», который, как считают многие исследователи, решающим образом повлиял на оформление творческого замысла Камю. Речь идет о литературно-эстетическом эссе «Театр и чума», появившемся в октябре 1934 года на страницах «Нувель Ревю Франсез». Автором его был Аптонен Арто (1895-1948), поэт, актер, драматург и теоретик «театра жестокости», мечтавший в русле сюрреалистических устремлений о всецелом освобождении «я», задавленного общепринятыми нормами и навязчивыми автоматизмами.

Арто, размышляя о необходимости согласования человеческих поступков и мыслей, отводит театру особую роль в очищении человека от всего неподлинного. Согласно его идеям, культура оказывает воздействие на людей оригинальной силой, экзальтированной мощью, способствующим возвращению природной жестокости человека. Театр создан для того, чтобы возродить первородное естество человека, вернуть ему его подавляемые желания. «Воздействие театра, - писал Арто - как и воздействие чумы, благотворно, ибо, принуждая людей видеть себя такими, какими они бывают на самом деле, театр и чума срывают маски, вскрывают ложь, вялость, низость, лицемерие; театр и чума сотрясают удушливую инертность материи, затрагивающую самые очевидные данные чувств, открывая человеческим коллективам их скрытую мощь, театр и чума заставляют их занимать по отношению к судьбе высшие и героические позиции, чего бы никогда не было без них». Для Арто чума является поистине освободительницей, ибо помогает обрести желанную свободу, она разрушает рамки морали, раздвигает границы дозволенного, раскрепощает внутреннюю энергию личности.

Камю, обратившийся к драматургии как раз в начале 30-х годов и постоянно следивший за публикациями «Нувель Ревю Фраксез», не мог не знать эстетических идей Арто. Его пьеса «Калигула», особенно в редакции 1938 года, очень близка к эстетике «Театра жестокости». Более того, в словах императора, вступившего на путь испытания беспредельной свободы, слышна прямая перекличка с мыслями Арто о «просветительской» роли чумы: «Мое царствование до сих пор было слишком счастливым. Ни повальной чумы, ни бесчеловечной религии, ни даже государственного переворота, короче, ничего, что может сохранить вас в памяти потомков. Так вот, отчасти поэтому я и пытаюсь возместить осторожность судьбы... Одним словом, я подменяю собой чуму». Чума, разрушительное и поучительное бедствие, становится мрачной ипостасью Калигулы, одержимого высшим своеволием. Ее абсурдная неотвратимость является для людей своего рода безоговорочным опровержением жизни в беззаботности.

В окончательной редакции «Чумы» «освобождающая» роль абсурдного бедствия почти не просматривается. Абсолютная вседозволенность, как возможное следствие полной безнадежности пленников чумы, маячит где-то на заднем плане грозным предупреждением: «Если эпидемия пойдет вширь, то рамки морали, пожалуй, еще раздвинутся. И мы увидим тогда миланские сатурналии у разверстых могил».

Однако главный изъян первой редакции романа был не столько в преобладании мотивов абсурда, сколько в отсутствии идей бунта против него. Не случайно поэтому, что уже в одном из первых набросков ко второму варианту романа появляется характерная запись: «Больше социальной критики и бунта». В сентябре 1943 года мораль активного сопротивления злу, прочно укрепившаяся в сознании писателя, начинает доминировать в заметках к роману: «"Чума". Все борются - каждый на свой лад. Трусость - только в том, чтобы встать на колени». Человек обязан не смиряться со злом - вывод этот становится для Камю все более очевидный.

3. Символический образ чумы в романе

философский роман камю чума

Одновременно с началом работы над вторым вариантом произведения (январь 1943 года) происходит глубокое переосмысление самого образа чумы. Если вначале он имел смутные черты необъяснимого бедствия, совместившегося в сознании писателя с наступившей войной, то теперь романист стремится представить в нем Зло, то есть некую необходимость существующего мирового порядка. При этом антихристианская направленность его мысли предопределила и всю остроту извечной проблемы теодицеи, - как примирить существование Зла с благостью, премудростью, всемогуществом и правосудием Бога, - оказавшейся в центре мировоззренческого конфликта романа.

Гроза древних и средневековых городов, чума в XX столетии вроде бы изжита. Между тем хроника датировала довольно точно - 194…год. Дата сразу же настораживает: тогда слово «чума» было на устах у всех - «коричневая чума». Чуть дальше оброненное невзначай замечание, что чума, как и война, всегда заставляла людей врасплох, укрепляет мелькнувшую догадку. Чума - уже закрепленная повседневным словоупотреблением метафора. Зачем, однако, понадобилось Камю прибегать вместо исторической были к намёкам иносказательной притчи? Работая над «Чумой», он записал в дневнике: «С помощью чумы я хочу передать обстановку удушья, от которого мы страдали, атмосферу опасности и изгнания, в которой мы жили тогда. Одновременно я хочу распространить это толкование на существование в целом». Катастрофа, потрясшая Францию, в глазах Камю была катализатором, заставшем бурлить и выплеснуться наружу мировое зло, от века бродящее в истории, да и вообще в человеческой жизни.

Слово «чума» обрастает многочисленными значениями и оказывается чрезвычайно ёмким. Чума не только болезнь, злая стихия, бич и не только война. Это также жестокость судебных приговоров, расстрел побеждённых, фанатизм церкви и фанатизм политических сект, гибель невинного ребёнка, общество, устроенное из рук вон плохо, равно как и попытки с оружием в руках перестроить его заново. Она привычна, естественна, как дыхание, - ведь «ныне мы все понемногу зачумлены». Чума-беда до поры до времени дремлет в затишье, иногда дает вспышки, но никогда не исчезает совсем.

Хроника нескольких месяцев оранской эпидемии, когда половина населения, «сваленная в жерло мусоросжигательной печи, вылетала в воздух жирным липким дымом, в то время как другая, закованная в цепи бессилия и страха, ждала своей очереди», подразумевает хозяйничанье гитлеровцев во Франции. Но сама встреча соотечественников Камю с захватчиками, как и встреча оранцев с распыленным в микробах чумным чудовищем, по логике книги - это трудное свидание человечества со своей Судьбой.

В переосмыслении образа чумы, превращавшегося в мрачную метафору мирового Зла, примечательную роль, причем как раз в начале работы над новой редакцией романа, сыграли библейские мотивы. Первая в запись в «Записных книжках» Камю, относящаяся непосредственно ко второму варианту «Чумы», состояла из ряда выписок из Библии - те места, где речь заходит о ниспослании Богом на ослушавшихся Его людей моровой язвы. Вот одно из этих мест, выразительно рисующее ярость и гнев Божий, направленные на всякого, дерзнувшего преступить завет Его: «И наведу на вас мстительный меч в отмщение за завет; если же вы укроетесь в города ваши, то пошлю на вас язву, и преданы будете в руки врага». Чума, таким образом, оказывается в сознании Камю не только, и даже не столько делом рук каких-то жалких коричневых Калигул, одержимых идеей самовластного господства, сколько неизбывным началом бытия, непоколебимым принципом всякого существования, тем Злом, без которого не бывает Добра. Но кто в ответе за Добро и Зло? В 1946 году, выступая перед монахами доминиканского монастыря Ля Тур-Мабург, Камю сказал: «Мы все оказались перед лицом зла. Что касается меня, то я, по правде говоря, чувствую себя подобно Августину до принятия христианства, говорившему: "Я разыскивал, откуда идет зло, и не мог найти выхода из этих поисков"». Выход Августина известен: от Бога исходит добро, человек, в грехопадении отпавший от Бога, произволением своим избирает зло. «Никто не добр», - заключает Августин. Камю переводит проблему зла в иную плоскость, плоскость актуальной жизненной позиции человека, повседневно сталкивающегося с реальным злом. Если Бог при всей своей благости допускает зло как средство просвещения и наказания провинившегося человека, как должен вести себя человек? Должен ли он безропотно подчиниться, должен ли со смиренной покорностью пасть на колени, когда зло угрожает его существованию, существованию его близких?

В «Чуме» позиция смирения со Злом, свойственная, по Камю, христианскому миропониманию, представлена в образе отца Паплу. Ученый иезуит, снискавший себе известность трудами об Августине (деталь немаловажная!), произносит в конце первого месяца чумы пылкую проповедь. Основной тезис ее можно выразить в нескольких словах: «Братья мои, нас постигла беда, и вы ее заслужили, братья». Приведя стих из Исхода о чуме, одной из десяти страшных «казней египетских», проповедник добавляет: «Вот когда впервые в истории появился бич сей, дабы сразить врагов Божьих Фараон противился замыслам Предвечного, и чума вынудила его преклонить колена. С самого начала истории человечества бич Божий смирял жестоковыйных и слепцов. Поразмыслите над этим хорошенько и преклоните колена». Чума в проповеди Панлу трактуется как «багровое копье» Господа, неумолимо указующее на спасение: тот самый бич, что жестоко разит людей и подталкивает их в Царство небесное. В чуме, утверждает Панлу, дана «Божественная подмога и извечная надежда христианина». Следует с истинной силой полюбить Его, и «Бог довершит все остальное»

Такова, согласно представлениям Камю, мировоззренческая позиция христианства, предопределявшая жизненную позицию человека, с надеждой взирающего на Бога. Как уже неоднократно указывалось, Камю с излишней жестокостью изображает в своих мыслях и трудах образ христианства. Но за его категоричностью, скрывающей искреннее стремление мыслителя понять умом необъяснимое, угадывается не разрушительная тяга к отрицанию, а неумолимая жажда понимания, действенная потребность духовного диалога. Спор Камю с христианством вёлся не на языке «разоблачения», а на языке диалога.

Миропонимание христианства, представленное в первой проповеди отца Панлу, также встретило разноречивые оценки. Так, Ж. Эрме, автор интересной монографии о связях мысли Камю с христианством, замечает об этой проповеди, что «лишь с большими оговорками христианин согласится признать» в ней истинное «евангельское слово». Однако в специальном богословском исследовании, посвященном проблеме зла в современности, мы встречаем совершенно противоположное мнение: «Эта проповедь, какой бы спорной она ни казалась, очень правдоподобна в устах священника 30-х годов, когда она и произносилась» Действительно, реальная история Европы конца 30-х - начала 40-х годов вполне могла предоставить Камю примеры христианской резиньяции перед неудержимым натиском зла. По свидетельству Р. Кийо, Камю говорил ему, что, работая над главой о проповеди Панлу, он держал в памяти «некоторые послания епископов и кардиналов 1940 года, призывавшие в духе режима Виши к повальному покаянию». История, как мы видим, тесно переплеталась в сознании Камю с Богом: два непоколебимых Абсолюта угрожали человеку и жизни. Один - реальным уничтожением, другой - требованием покорности. Бог и История оказывались в его мысли двумя неиссякающими, то и дело сливающимися в единый разрушительный поток, источниками Зла: «Есть смерть ребенка, означающая божественный произвол, а есть смерть ребенка, означающая произвол человеческий. Мы зажаты между ними». Человеку остается или смириться с произволом - оказавшись, таким образом, причастным Злу, или отрицать произвол, как божественный, так и исторический, активно сопротивляясь ему и тем самым утверждая свою невиновность. Камю вновь оправдывает человека: зло не в человеке, и человек обязан и призван бороться со злом. Человек в силу своей человечности обречен на бунт.

Прочно связав образ чумы с образом зла, романист в течение 1943-1944 годов тщательно уточняет полюса главного мировоззренческого конфликта произведения. «Одна из возможных тем, - записывает он в январе 1943 года, - борьба медицины и религии...». В конце года писатель еще более обостряет противоположность бунта и смирения: «Медицина и религия: это два ремесла, и они, как кажется, могут примириться друг с другом. Но именно теперь, когда все предельно ясно, становится очевидным, что они непримиримы». Чуть позже, набрасывая черты образа доктора Риэ, призванного выразить миропонимание, противоположное религиозному, романист со всей определенностью формулирует глубинный смысл этого противопоставления: «Врач - враг Бога: он борется со смертью... его ремесло состоит в том, чтобы быть врагом Бога».

Заключение

«Чума» - это «хроника». Значит, в реальности появилось нечто такое, что должно быть сообщено точным языком летописца, значит, реальность стала поучительной, она отодвинула привычные теоретические выкладки, совсем недавно заслонявшие те уроки, которые преподносила жизнь. Герой «Чумы» Бернар Риё предпочитает говорить о «нас», говорить «мы», а не «я»: Риё ощущает свою приобщенность к судьбе других людей, Риё - не посторонний, он «местный». К тому же он «местный врач» - а кто иной может достоверно рассказать об эпидемии чумы? Врач социален по роду своих занятий: невозможно представить себе врача, который «устранился» от людей. Риё поспешно предупреждает читателя, что постарается быть точным, для чего ссылается на «документы», на «свидетельства». В «Чуме» вместо «индивидуальных судеб» изображается «коллективная история», история.

Вновь смерть - «точка отсчета», но смерть, ставшая чумой. Можно добавить - «коричневой чумой», фашизмом. Она вынуждает героев сделать свой выбор. Система персонажей «Чумы» - иллюстрация к различным решениям этой задачи: здесь и Коттар, имморалист, выродившийся в мелкого жулика, и журналист Рамбер, еще один «посторонний», чье отстранение похоже на дезертирство, и обитатель «башни из слоновой кости» Гран, вовремя ощутивший, что «башни» рушатся, и церковник Панслу. Но Риё предпочитает лечить ближнего, а не воспевать блаженство страданий. Для Риё «небо пусто», есть только земля.

В книге «Бунтующий человек» Камю писал, что «абсолютное отрицание» ведет к вседозволенности, к преступлению, к убийствам. Камю не может его принять, не может принять посягательства на жизнь другого человека. Но еще более неприемлем для него «исторический бунт», т.е. социальная революция: «бунтарь - это человек, который говорит «нет». Политическая позиция Камю оказывается двусмысленной, что и осудил Сартр.

Художник не может обойтись без реальности, утверждал Камю. Он осуждал «чистое искусство» («время безответственных художников прошло»). Но его понимание ответственности в 50-е годы по-прежнему питалось надеждой превзойти абсурд, его называя, его изображая. Позиция Камю подталкивала к поискам вечных и абсолютных начал, которые могли бы отождествляться с понятием свободы. Так Камю вновь обращается к природе, к морю, к солнцу. Он пытается соединить тяжкую необходимость жить в реальном мире с потребностью абсолютной свободы.

В 1945 году в сборнике «Экзистенция», готовившемся к печати учителем Камю Ж. Гренье, появилась его «Заметка о бунте». Парадоксальным образом эта заметка, вероятно из-за броского названия сборника, ставшего одной из первых ласточек повального увлечения экзистенциализмом, способствовала утверждению представлений о Камю как об «экзистенциалисте». Парадокс заключался в том, что именно в этой философской работе Камю имплицитно, а иногда и открыто критиковал экзистенциализм как философскую доктрину. В «Заметке о бунте» мысль Камю сделала первый, но решительный шаг с уровня «экзистенции», то есть абсолютно независимого индивидуального существования, на основе которого шла рефлексия «Мифа о Сизифе», к почве бытия, к осмыслению человека как неотъемлемой части космоса. Эта работа была исходным наброском философии бунта, развернутой в «Бунтующем человеке», она оказалась и своеобразным философским комментарием к морали бунта, раскрытой в романе «Чума».

Литература

Фокин С. Альбер Камю. Роман. Философия. Жизнь. - СПб.: Алетейя, 1999.
Кушкин Е.П. Альберт Камю. Ранние годы. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1982. - 183 с.
Мунье Э. Надежда отчаявшихся: Мельро, Камю, Бернанос. - М.: Искусство, 1995. - 238 с.
Коссан Е. Экзистенциализм в философии и литературе // Пер. с польск. Э.Я. Гессен. - М.: Политиздат, 1980. - 360 с.

Роман «Чума» Альбера Камю, наряду с его же «Посторонним» и «Тошнотой» Жан-Поля Сартра, является одним из ключевых произведений экзистенциализма. Течения, получившего такое распространение в середине XX века.

И есть отчего: Вторая мировая война, как следствие, резкое развитие науки и техники, потерянность одного отдельно взятого человека. «Чума» описывает события чумного года в алжирском городе Оран. Повествование ведется от лица доктора Риэ, который вместе с сотоварищами доблестно сражается с эпидемией. Риэ знает, что даже если чума отступит, то тот след, что она оставит в людях сохранится навсегда, станет своего рода «внутренней чумой».

Образы романа «Чума»

Прежде всего, чума - это, конечно, аллегория фашизма , захватившего Европу и оставившего после себя столь печальные последствия. Но этот уровень понимания романа Камю - самый поверхностный. Здесь нужно копать глубже. Для этого рассмотрим основные философские положения Альбера Камю. Так, например, в эссе «Человек бунтующий» Камю говорит о том, что человек оторван от мира . Проблема не в том, что мир устроен неверным образом, или, что человек является ошибкой. Проблема в том, что между человеком и миром нет точек соприкосновения. Здесь Камю продолжает линию таких выдающихся писателей начала XX века, как Франц Кафка и Андрей Платонов. Человек изначально брошен в мир без какого-либо смысла. «Мертвец в отпуске» - так сам Камю определял понятие «человек». Таким образом, чума - это тот изначальный зазор между человеком и миром, преодолеть который не представляется возможным.

Всё, что человек может делать - так это достойно пытаться этот зазор преодолеть, отдавая себе отчет в том, что это невозможно. Ровно так Риэ борется с болезнью в зачумленном Оране. Здесь мы не можем не вспомнить фигуру Сизифа , древнегреческого мифологического персонажа, осужденного богами на вечное наказание. Сизиф должен вскатывать огромный валун на вершину горы, откуда этот камень должен будет скатиться вниз, после чего процедура повторяется. И так вечно. Ровно отсюда в русском языке понятие «сизифов труд». Но если в бытовом языке он имеет статус негативного, поскольку не подразумевает в себе никакого явного экономического смысла, то для Альбера Камю «сизифов труд» - единственно достойное человека занятие. Поскольку всё остальное, выражаясь термином Паскаля, лишь «развлечение».

Только лишь сняв шоры социального, религиозного и этического, и приняв эту зияющую расщелину бытия во всей её неизбежности, только тогда, по мнению Камю, человек и делает какие-то попытки быть. Сам Камю жил именно так. По крайней мере, пытался, ибо делать это также трудно, как трудно Сизифу толкать валун на вершину горы. Камю утверждал, что только осознание смертности придает человеческой жизни хоть какой-то смысл. А те из нас, кто уверен в бессмертности своей души (или тела) не способны принять каждый отдельно взятый день, так как таких дней у них бесконечно много. В этом смысле, Альбер Камю был оптимистом.

Анализ романа «Чума» Альбера Камю — тема, идея, жанр, главные герои, проблематика, сюжет и композиций приведены в этой статье.

«Чума» Камю анализ произведения

Год написания: 1947

Литературный род: эпос

Жанр: философский роман-притча; роман-парабола

Стиль: экзистенциализм

Тема: борьба человеческого сообщества против конкретного зла (жителей алжирского города Оран против чумы); в символическом смысле: борьба против нацизма и фашизма.

Идея: люди доброй воли способны победить конкретное зло, но не могут уничтожить его как категорию мироздания. Поэтому единственное, в чем «виноват» и должен человек, — это быть и всегда оставаться Человеком.

Главные герои «Чума»: доктор Бернар Рие, Жан Тарру, священник отец Панлю, репортер Раймон Рамбер, Коттар, Гран, мадам Рие (мать доктора).

Проблематика романа «Чума»

зло, абсурд в жизни человека и добро;
активное противостояние злу;
ответственность за свой выбор;
нравственность и безнравственность;
жизнь и смерть.

Сюжет романа «Чума»

В алжирское город Оран приходит чума. На улицах города и в домах находят дохлых крыс, но никто еще не замечает опасности. Доктор Рие провожает свою больную жену (не чума) на лечение в санаторий, к нему переезжает мать. Первым умирает привратник в доме, в котором живет доктор. Количество умерших растет каждый день. Доктор Рие заказывает в Париже сыворотку, которая может незначительно помочь больным, а через несколько дней префектура объявляет город закрытым. Однажды вечером доктора вызывает его пациент Гран, чей сосед Коттар пытался покончить жизнь самоубийством. Еще в начале эпидемии Рие знакомится с журналистом Рамбером, который в течение карантина постоянно предпринимает попытки сбежать из города к любимой в Париж, и с таинственным Жаном Тарру, подробно записывает все свое наблюдение по жителей Орана. Местные жители чувствуют, что они находятся в тюрьме, и начинают сжигать свои дома, в городе заканчиваются продукты. Похоронные обряды уже происходят не в соответствии с правилами. Зимой чума отступает: больные все чаще выздоравливают. Но именно в это время чума убивает друга доктора Рие Тарру. Коттар, который единственный не ждал окончания чумы, начинает стрелять из окна в прохожих, полиция задерживает его. Доктор Рие получает телеграмму, из которой узнает, что его жена умерла. Город радуется.

Композиция романа «Чума»

Роман состоит из 5 частей.

Роман «Чума» в творчестве А. Камю знаменует переход от анархически-разрушительного бунтарства к защите общечеловеческих ценностей: противостояние злу, ответственности и солидарности. По мнению самого Камю, роман «Чума» показал его переход от «этапа абсурда» к «этапу протеста».

Роман "Чума" с его философско-интелектуальным содержанием можно рассматривать как своеобразный авторский монолог, разбитый на отдельные партии, врученные разным персонажам, которые выступают носителями разных сторон авторского мировоззрения, разных его аспектов и тенденций. В этом понимании роман – это разговор с самим собой, что, впрочем, не лишает персонажей индивидуальных черт характера, а также глубокой мотивации их поступков.

Роман "Чума" составлен в виде хроники. Автором этих событий является врач - доктор Рие , живущий в городе Оран. Он признает только факты, поэтому в его изложении события теряют примесь каких-либо художественных приукрашиваний. Вообще-то борьба с чумой - дело практически безнадежное. Трезво понимая это, доктор Рие ни на секунду не прекращает своей работы, рискуя собственной жизнью. Благодаря логике и серьезности доктора, мы видим реальную картину эпидемии. Доктор Рие неоднократно, в силу своей профессии, сталкивался лицом к лицу со смертью. Смерть ребёнка, пробудившая к подлинному бытию отца Панлю, явилась серьёзным испытанием и для доктора Рие. Казалось бы, глобальные мировоззренческие вопросы давно решены доктором: он не признаёт Бога не потому, что его нет, а потому, что он не нужен: «Так вот, раз порядок вещей определяется смертью, может быть, для господа бога вообще лучше, чтобы в него не верили…».

Чума изменила и отношение пациентов к доктору «никогда ещё профессия врача не казалась Рие столь тяжелой. До сих пор получалось так, что сами больные облегчали ему задачу, полностью ему вверялись. А сейчас, доктор наталкивался на непонятную замкнутость пациентов. Начиналась борьба, к которой доктор ещё не привык».

Следующий образ - это отец Панлю . Первоначально он предстает перед читателем в довольно отталкивающем виде проповедника, который чуть ли не ликует по поводу эпидемии. В ней он усматривает божью кару за грехи оранцев. Этот достаточно трафаретный для христианства ход мыслей свидетельствует о том, что священник продолжает существовать по инерции, - «быть» он ещё не начал. Панлю хочет использовать страх своих прихожан для укрепления их ослабевшей и тусклой веры. Большим испытанием для отца-иезуита становится собственная болезнь: принимать помощь врачей - значит признать слабость и непоследовательность собственных убеждений. Священник, кроме того, прекрасно понимает, что помощь эта не поможет ему спастись. Судя по первоначальному варианту романа, Камю приводил Панлю, заболевшего чумой к религиозной катастрофе. Но в окончательном варианте романа Панлю остаётся верен собственному выбору.

Рассмотрим еще один не менее значимый образ. В числе тех, кто пытается покинуть захваченный чумой город – единственный персонаж, имеющий имя, Рамбер . Камю дает ему имя по одной только одной причине: он не бежит. Не бежит, несмотря на то, что он посторонний в городе, несмотря на то, что где-то ждет его любимая женщина и Рамбер искренне верит в то, что он должен быть рядом с ней. Моментом пробуждения человеческой сущности становится для Рамбера приступ мнительности, когда ему «вдруг померещилось, будто железы у него в паху распухли и что-то под мышками мешает свободно двигать руками. Он решил, что это чума».

Можно сказать, что чума заставила оранцев перепроверить своё отношение к привычным моральным нормам и ценностям. Варианты имморального поведения (мародёрство, пьянство, жажда сатурналий и т.д.) перед лицом смертельной опасности не отрицаются Камю, но роман построен так, что читатель понимает: люди, выбирающие их, - не соль земли.