Царская невеста большой театр продолжительность. Царская невеста. Премьера: опера для дивы

Продолжительность - 03:30, спектакль идет с двумя антрактами

Купить билеты на оперу Царская Невеста

Опера Н.А. Римского-Корсакова Царская невеста - произведение масштабное, в нем воплотились традиции русской классической музыки, режиссуры, сценографии. Видя на афише имена знаменитых дирижеров и певцов, зритель понимает - впереди яркий спектакль. Его премьера состоялась в 2014-м году, режиссер Юлия Певзнер, музыкальный руководитель и дирижер Геннадий Рождественский, сценограф Альона Пикалова поставили его по мотивам сценографии Федора Федоровского. В заглавных партиях зрители увидят знаменитого баса Владимира Маторина, Кристину Мхитарян, Ксению Дудникову. Опера Царская невеста в Большом театре - заметное событие столичной музыкальной афиши.

Купить билеты на Царскую Невесту

Красавица Марфа Собакина просватана за Ивана Лыкова, молодые люди влюблены и счастливы. Однако,

Образ девушки не дает покоя Григорию Грязному, в попытке завоевать ее сердце, он обращается к лекарю Бомелию за приворотным зельем. Этот разговор слышит Любаша, любовница Грязного, и задумывает извести соперницу. В это время по округе разносится весть о том, что царь Иван Грозный устраивает смотрины невест, Марфу с другими девушками приглашают во дворец. Но кажется, все обходится, но во время поздравления молодых Марфа принимает из рук Грязного чарку, где вместо зелья подсыпан Любашей яд. Лыкова обвиняют в ее отравлении и казнят, а его красавица-невеста погибает.

Побывать на красивом спектакле может каждый, поторопитесь заказать билеты на оперу Царская невеста .

Пирушка

Горница в доме опричника Григория Грязного. Григорий в раздумье: горячо полюбил он Марфу, дочь купца Собакина, но она просватана за молодого боярина Ивана Лыкова. Чтобы забыться, Грязной решил устроить пирушку, куда пригласил царского лекаря Бомелия; к нему у Грязного есть важное дело. Приходят гости: опричники во главе с Малютой Скуратовым — другом Грязного, Иван Лыков и долгожданный Елисей Бомелий. Лыков рассказывает о чужих краях, откуда он недавно вернулся. Все славят государя Ивана Грозного, пируют и веселятся. Малюта вспоминает о Любаше. «Кто это... Любаша?» — спрашивает Бомелий. «Любовница Грязного, чудо-девка!» — отвечает Малюта. Грязной зовет Любашу, та по просьбе Малюты поет песню о горькой доле девушки, вынужденной идти замуж за нелюбимого. Гости расходятся, Григорий задерживает Бомелия. Любаша, почуяв недоброе, подслушивает их разговор. Грязной просит у Бомелия приворотного зелья — «чтоб девушку к себе приворожить». Лекарь обещает помочь.

После ухода Бомелия Любаша горько упрекает Григория в том, что он разлюбил ее. Но Грязной не слушает девушку. Звонят к заутрене. Григорий уходит. Любаша клянется отыскать разлучницу и отворожить ее от Грязного.

Действие II

Приворотное зелье

Улица в Александровской слободе. Из монастыря после вечерни выходят прихожане. Марфа рассказывает подружке о женихе Иване Лыкове. Вдруг из ворот монастыря появляется отряд опричников. Она не узнает во главе отряда царя Ивана Грозного, но его пристальный взгляд пугает Марфу. Лишь увидев отца и жениха Марфа успокаивается. Собакин приглашает Лыкова в дом, девушки идут вслед за ними. У дома Собакиных появляется Любаша. Она хочет видеть свою соперницу и заглядывает в освещенное окно. Любаша поражена красотой Марфы. В отчаянной решимости она бросается к Бомелию и просит его продать зелье, которое могло бы извести человеческую красоту. Бомелий соглашается в обмен на ее любовь. Возмущенная Любаша хочет уйти, но лекарь грозит рассказать о ее просьбе Грязному. Доносящийся из дома Собакиных смех Марфы заставляет Любашу согласиться на условие Бомелия.

Действие III

Дружка

Горница в доме купца Собакина. Хозяин рассказывает Лыкову и Грязному о том, что Марфа вместе с Дуняшей и другими боярскими дочерьми вызвана во дворец к царю на смотрины.

Встревожен Лыков, встревожен и Грязной. Собакин пытается успокоить жениха. Грязной вызывается быть дружкой на свадьбе у Лыкова.

Входит Домна Сабурова — мать Дуняши — и рассказывает о смотринах невест у царя. Царь едва взглянул на Марфу, но зато был очень ласков с Дуняшей. Лыков облегченно вздыхает. Григорий наливает две чарки — поздравить жениха и невесту, в чарку Марфы он подсыпает приворотное зелье. Как только Марфа входит в горницу, Григорий поздравляет нареченных, подносит им чарки. Марфа по старинному обычаю выпивает свою чарку до дна. Сабурова запевает величальную песню, которую подхватывают подружки невесты.

Торжественно появляется Малюта с боярами и объявляет волю Грозного — Марфа выбрана сочетаться браком с государем и стать царицей.

Действие IV

Невеста

Царский терем. Собакин опечален болезнью дочери: тяжелый неведомый недуг томит ее. Грязной приходит с царским словом и докладывает Марфе, что Лыков якобы покаялся в своем намерении извести Марфу зельем и царь приказал казнить его, что и выполнил он, Грязной, собственноручно. Марфа в беспамятстве падает на пол. Очнувшись, она никого не узнает: принимает Грязного за Лыкова, ласково заговаривает с ним, вспоминая проведенные с женихом счастливые дни. Потрясенный Грязной сознается, что оклеветал Лыкова и сам погубил Марфу, поднеся ей приворотное зелье. Грязной в отчаянии готов принять «грозный суд», но перед этим он хочет «разведаться» с обманувшим его Бомелием. «Разведайся со мною», — говорит ему появившаяся Любаша. Она рассказывает, что подменила отравой приворотное зелье, которое дали Марфе. Григорий убивает ее ударом ножа.

Но Марфа ничего не замечает. Все ее мысли в прошлом, с Лыковым.

Пирушка

Действие II

Приворотное зелье

Действие III

Дружка

Действие IV

Невеста

Но Марфа ничего не замечает. Все ее мысли в прошлом, с Лыковым.

Действие I

Действие II

Приворотное зелье

Действие III

Действие IV
Невеста

Но Марфа ничего не замечает. Все ее мысли в прошлом, с Лыковым.

«Царская невеста» была написана Римским-Корсаковым в 1898 году за десять месяцев, премьера состоялась 22 октября 1899 года в Частной опере С. И. Мамонтова. Оперу неоднозначно восприняли современники, но испытание временем она выдержала весьма успешно, оставаясь одним из самых востребованных творений композитора и в наши дни. Очень близкая, по сути, к европейской опере, в музыкальном смысле понятная и привычная западному слушателю, однако при этом снабженная богатым русским колоритом и мелосом – это именно то произведение, которое как нельзя лучше подходит для презентации возможностей отечественной оперы иностранцам, ей самое место в ряду «визитных карточек» Большого театра, главного оперного дома Москвы.

И вот здесь-то уже и начинается список обманутых ожиданий. Спектакли, как ныне заведено в оперных театрах, идут с титрами. В случае исполнения иностранных опер на языке оригинала там используется русский перевод, а здесь, естественно, появился перевод с русского на английский. Честно говоря, не помешали бы и русские титры – с дикцией на пятерку справлялось очевидное меньшинство певцов, а реалистическая концепция постановки потребность досконально понимать каждое слово все же вызывала. Но дело даже не в этом, а в самой лексике перевода: переводить либретто оперы, написанное в позапрошлом веке об исторических событиях глубокой старины, языком второсортных голливудских фильмов – неприемлемая вульгарная идея. Ведь никто не пытается переводить, к примеру, шекспировского «Макбета» на русский в лексике детективного сериала (хотя почему бы нет, раз и то, и другое – криминальная драма про убийства), но наоборот оказалось отчего-то можно…

На самом деле, конечно, это еще не самое большое зло, тем не менее тревожное. Гораздо большую опасность таила, как ни парадоксально, режиссура, место которой в реконструируемой постановке вроде как и вовсе не столь значимое.

Но сначала небольшое отступление. Мне, фанатично любящей оперный жанр, всегда претил радикализм современных режиссеров, и казалось, что нет ничего прекраснее традиционализма в режиссерской концепции. Однако премьера «Царской невесты» обнажила иную проблему. Не в радикальном осовременивании как таковом, не в акцентировании скрытого или надуманного смыслового слоя – с этим все понятно, ну, режиссерская опера она и есть такая! В каком-то смысле такой подход постепенно повлиял на нас самих как зрителей – мы никогда уже не станем прежними, а будем ждать внедрения на сцену новых технических возможностей и разумного «вытряхивания нафталина». Но самое большое зло случается, когда нафталиновые кафтаны и крепости под потолок как раз на месте, а зритель получает ожидаемое и привычное зрелище, но изнутри по мелочи разъеденное абсолютно неподобающей червоточиной аналогий с современностью.

«Царская невеста» в Большом театре. Фото Дамира Юсупова/Большой театр

Вот, например, конец второго акта: царь Иван Грозный едет на коне – ну положим, на великих театральных сценах он нередко так и ездил, хотя понятно, что публике, как только животное появилось на сцене, уже не до того, что кто-то там в этот момент еще поет и играет. Но тут внедряется маленькая «современная» деталь: сопровождает его не опричник с метелкой, как в либретто, а добрый их взвод с саблями, открыто торчащими из под монашеских ряс, в которые они переодеты для маскировки, и дорогу им всем впереди разведывают другие «сотрудники». Авторам XIX века такие «меры безопасности» для государя, решившего тайком поглядеть на купеческих дочек, даже не снились.

А вот большая ария Грязного – терзания наедине с самим собой? Ничего подобного, это он так со слугой, мельтешащим по хозяйству, откровенничает, а тот, завершив дела, тихонько и без всякого разрешения уходит. Или девицы, которых в давние времена московиты держали «взаперти», легкомысленно раскачиваются на детсадовских качелях прямо посреди улицы – на радость добрым молодцам. Того же Грязного не уводят к наказанию за преступление против государя, а по-быстрому пыряют ножичком прямо на сцене, оставив Марфе труп еще до истечения всех ее реплик. Сенные девушки подают на стол, а потом впрягаются в «русскую птицу-тройку», катающую пьяного Малюту, в ожерельях и праздничных боярских кокошниках… Надо ли продолжать?

Про кокошники и костюмы, наряду с медвежьими шкурами, боярскими шапками и прочим, превращающими «галантерейный реализм» в стиле Сергея Соломко (может, кстати, и совершенно нормальный для первых постановок оперы сто лет назад) в развесистую экспортную «клюкву» в наши дни – разговор отдельный. В том, что русский стиль – это кокошник, жемчуг, меховые душегреи, а также кафтаны и сарафаны (сами слова-то, между прочим, тюркские) – уверены не только иностранцы, но и наши сограждане. Основу такого представления заложили всемирно известные фотографии с костюмированного бала в Зимнем дворце в феврале 1903 года, выражаясь современным языком, «реконструкторской вечеринки», в которой светским дамам и кавалерам было предписано с шиком нарядиться по старинной моде, о которой они имели весьма смутное представление. Посему поводу офицеры смело напяливали польские одеяния на крахмальные сорочки, а дамы кокетливо настраивали поверх остриженных и завитых локонов драгоценные кокошники (притом, что исторически это убор, символически закрывающий навсегда волосы замужней женщины после свадьбы). Бал тот был последним такого масштаба в русской истории, через два года случилась первая революция и стало не до этого, при этом даже сами его участники в мемуарах костюмы называли не достоверно историческими, а «оперными». С тех пор прошло больше века, степень научной исследованности истории костюма и доступности информации в библиотеках и интернете принципиально изменилась. Теперь в пару кликов нетрудно выяснить, что кокошник (если он в семье вообще был, поскольку заказать его было по карману только довольно состоятельным людям) надевался считанные разы в жизни – после свадьбы и на особо важные праздники, и что такой формы и степени украшенности драгоценными камнями, как сейчас на сцене, кокошники могли быть только у замужних женщин из высшего боярского сословия. И если такие представления использовать в иронической комедии «Иван Васильевич меняет профессию» еще куда ни шло, то в серьезной оперной постановке, да еще при заявленном историзме – крайне опрометчиво. Ибо тогда вопрос возникает, какую из исторических правд мы при подобном «реализме» сохраняем?

Вариантов, минимум, три: оформление опер в стиле времен автора (в нынешней премьере частично отражено в костюмах), советскую сценографию (здесь претворено в частично сохраненных и перестроенных под новый свет декорациях, вполне зрелищных) или используем настоящую русскую историю? А зритель, который не лезет в детали, уходит со спектакля, между прочим, с полным убеждением, что ему показали именно ее! Хуже того, на псевдоисторическую картинку режиссер с гораздо большей легкостью, чем в модернистской постановке, может подгрузить любую мифологию, любые случайные или направленные ассоциации по поводу трактовки нашей истории – и они с радостью будут «скушаны», незаметно, на уровне подсознания. Это мало того, что проще, нежели досконально задумываться, как жили тогда люди, как двигались, как себя вели, так еще и дает простор для манипуляций!

Однако вернемся все же к опере, не все ж ей, как невесте царской, томиться за фальшивой золоченой клеткой сценических решений. Присутствие маститого дирижера Геннадия Рождественского обеспечило исполнению достаточное конвенциальное отношение к нашей великой опере, к ее музыкальным акцентам, а также, насколько возможно в премьере, минимизацию оркестрового брака. Это, пожалуй, все. Хор, к сожалению, до той же степени готовности, довести не успели – имело место довольно невпетое, на грани недотяжки интонирование у теноровой и сопрановой групп и общая неяркость, припыленность звука.

Марфа - Ольга Кульчинская. Лыков - Роман Шулаков. Фото Дамира Юсупова/Большой театр

Вокалисты, в целом, оставили умеренно хорошее впечатление. Хвалебный список следует начать, однозначно, с Марата Гали (Бомелий) – это блестящий характерный тенор, с прекрасной дикцией, с полетным и выразительным звуком. Режиссерская концепция усмотрела в царском лекаре настоящего средневекового европейского чернокнижника – так для Гали и актерски это не проблема, получился колоритный хромой старик, дьявольски хитрый и цепкий.

Вышел на сцену и наш выдающийся бас Владимир Маторин (Собакин), конечно, сейчас уже пересекший экватор оптимальной вокальной формы в своей многолетней карьере, но еще сохранивший кондиции для исполнения русских опер. Бас его по-прежнему звучный, как специально созданный природой наполнять исторический зал Большого театра. Пусть голос уже и несколько расфокусировавшийся, но артист и это правильно обыграл, сделав своего героя не «благородным папашей», а скорее тоже харáктерным русским персонажем, предельно искренним и в любви к застолью, и в жгучей отцовской печали.

За сопрано Ольгой Кульчинской (Марфа), при всех вопросах по актерской части (ну не очень это хорошо, когда скромная и не очень крепкая здоровьем дочь купеческая до последней минуты спортивно носится по сцене и разбрасывается совсем современными жестами), следует признать вокальный успех. Композитор удостоил титульную героиню неординарной задачей, дав ей на все про все пару основных тем и две близкие по материалу большие арии. Но Кульчинской удалось остаться главной на сцене и не превратить оперу в «Григорий Грязной» (как бывает чаще всего) и даже не в «Василий Собакин» (хотя Маторин, признаться, был очень близок к тому, чтобы утянуть одеяло на себя). Голос ее мягкий, ни в коем случае не стеклорезно-колоратурный, а скорее лирический, достаточно яркий для сцены Большого, с неплохой школой и совсем еще не заболтанный, свежий и приятный. И пользуется певица им очень разумно, без перегрузки, но выразительно, как-то очень по-европейски. Финальная сцена от этого, конечно, окончательно превратилась в «безумие Лючии ди Ламмермур», вполне такое деятельное, а не жертвенно-пассивное – интерпретация певицы только подчеркнуло заложенное композитором музыкальное сходство двух великих сцен.

Александр Касьянов (Грязной) первенство отдал без боя. Роль неприкаянного царского опричника для певца, вероятно, привычна, давно разучена, и даже премьерное волнение в главном театре страны этого не испортило. Но какого-то особого впечатления, истинной трагедии мы не получили – партию он скорее добросовестно как мог отработал, нежели прожил. То же можно сказать о работе Ирины Удаловой (Сабурова) и Елене Новак (Дуняша) – все сделали стандартно, ничего не испортили, откровений не выдали, но в отличие от Грязного, в их небольших ролях этого и не требовалось.

Самый неоднозначный результат показала Агунда Кулаева (Любаша). В момент выхода на сцену первая же фраза ее заставила зал вздрогнуть – округло благородный, глубокий, почти контральтовый звук, трагическая краска. А вот дальше мурашки по спине, притом что музыкальный текст у нее самый благодатный и разноплановый, больше не появлялись. Масштаб сцены и зала заставили певицу в погоне за звонкостью сдвинуть верхние ноты в чисто драмсопрановую манеру, а низы как-то притухли за излишним облагораживанием. Не то чтобы это выглядело плохо – наоборот, спела лучше многих. Просто зная возможности этой певицы, к ней другой счет – хотелось большего, и верим, оно со временем действительно проявится. Но главное, она вместе с Кульчинской не попалась в своеобразную стилистическую ловушку этого произведения – партии Марфы и Любаши написаны в близком диапазоне с разницей всего-то в полтора тона, а по звучанию должны быть очень контрастны – и у них это действительно ощущалось!

Требует более серьезной выделки партия Лыкова у Романа Шулакова – почему-то певец усмотрел в ней итальянского героя-любовника, а не лирично-задумчивого «либерала-прозападника» времен Ивана Грозного. Шулаков пытался петь ярко, экспрессивно, последовательным исполнением роли подчас пренебрегал ради утрированной вокализации, это мешало интонировать, ни о какой свободе и настоящей полетности звука говорить при этом тоже не приходилось.

Ну и откровенно не лучшая работа получилась у Олега Цыбулько (Малюта) – для достаточно молодого и «итальянообразного», а не русского баса петь ее, возможно, вообще еще рано, а играть – не близко по фактуре. Высокорослый певец, изображающий хмельное веселье в костюме Малюты, казался крайне напряженным и зажатым – вроде как и веселящийся хозяин жизни, а вместо радости и удали почему-то одни муки и скованность в облике.

Что касается прогнозов про будущее этого спектакля: полагаем, что почти наверняка его ожидает впереди много новых вводов российских солистов, возможно, иные дирижерские силы, не исключено, что и отказ от каких-то лишних движений артистов на сцене в рамках режиссерской концепции. Но главное, что такая опера у нас есть, и ее поют в «Большом».

Фото Дамира Юсупова / Большой театр